Он много выпивал после смерти мамы. Однажды он набрался так сильно, что забыл забрать меня из детского сада. Пришёл только за полночь. Воспитательница, которой пришлось забрать меня к себе, ругалась, но отец сумел договориться. Неделю он к алкоголю не притрагивался.
Потом школа. Младшие классы прошли кое-как, а по мере взросления становилось тяжелее. Я ненавидела убогие шмотки, которые мне приходилось носить и которые приковывали к себе ухмыляющиеся взгляды одноклассников. Одна едкая шутка, вторая, третья – сколько их было? В седьмом классе меня повели к директору за то, что я двинула по лицу Валере Кургузову, клоуну из «А». Долбанный придурок, только и умел, что насмехаться, а, получив по зубам, чуть не расплакался. Привёл свою мамочку. Орала, ругалась, обзывала меня. Я послала её на хрен вместе с сыночком. Директриса вызвала моего отца. Он приехал с работы. Слушал, кивал головой, соглашался. Заставил меня извиниться. А дома сказал, что гордится мною. Сказал, что я поступила правильно.
— Я рад, что ты умеешь дать отпор, — сказал он.
Да пошёл ты, подумала я. Жалкий урод, мог бы и заступиться за дочь.
Я винила его в своих проблемах. Это из-за него я не могла позволить себе нормальную одежду, из-за него мне приходилось терпеть насмешки сверстников и «давать отпор». Я ненавидела его. Ненавидела, как могут ненавидеть подростки – всего целиком и каждую частичку. Всё, что было с ним связано. Засаленные чёрные волосы, вялый хрипловатый голос, грязные воротники рубашек, пивной перегар, запах недавней рвоты в туалете, зелёные бутылки под раковиной, жалкие подарки на праздники. Меня выводили из себя его каждодневные попытки накормить меня завтраком перед походом в школу – яичницей с мелкими крупинками скорлупы на зажаренном белке, пара ломтиков чёрного хлеба, чай и горячий бутерброд с дешёвой докторской колбасой и сыром. Каждый раз я отказывалась. В школе я тоже не обедала, в столовой можно было ждать любой подлости, плевок в суп – меньшая из которых. Вечером приходила домой и, пока отец был на работе, забивала желудок до горла. Повышающийся вес не придавал мне обаяния. Но обидные клички никто не смел сказать мне в глаза.
Как-то я рассматривала мамины фотографии и не заметила, как отец вошёл в комнату.
— Она очень красивая, правда? – сказал он.
Звук его голоса, необычно нежный в этот момент, вызвал во мне лишь раздражение.
— Ага, — буркнула я в ответ. – И как она только связалась с тобой.
Он никогда не бил меня, стоит признать к его чести, но, глядя тогда в его глаза, я ожидала удара. Он смог сдержаться, и я ненавидела его даже за это.
Однажды я сказала ему, какое сильное отвращение он вызывает во мне. Я сказала, что жалею, что умер не он, а мама.
— Ты её любишь, да? – спросил он, потерянный и отстранённый.
— Да. Да! ДА! Люблю! Люблю, а тебя ненави…
Он, кажется и не слышал моей последней фразы.
— Это хорошо, — бормотал. – Это хорошо. Мама была очень хорошей. Не забывай об этом.
В институт я не поступила, да и не пыталась вовсе. Подрабатывала продавщицей в ларьке. Каждый раз, когда покупатель заказывал алкоголь, мне хотелось разбить об его голову бутылку. Я презирала всех, кто хоть чуть-чуть употреблял спиртное. Сама же я развлекалась травкой, а оставшиеся деньги спускала на игровые автоматы.
Я была игроком. Сколько денег я скормила однорукому бандиту, не сосчитать. Я всегда шла выигрывать. Надеялась сорвать джек-пот, и ни копейкой меньше. Большой куш мне не давался, зато долги росли.
В зале, в котором проводила вечера я, дежурил толстяк Кило. Он тоже был игроком, но его игра не подразумевала поражений. Кило давал в долг таким, как я. Выигрываешь – делишься половиной, проигрываешь – отдай, сколько взял. Кило всегда в плюсе, хвастался толстяк и ржал, как сытая свинья. Я брала у него по десятке, и в день, когда завязала, тоже.
Чуть было не ушла в «ноль» за первый час, но потом «вишенки» начали находить друг друга. Поднялась до восьмидесяти штук. Подошёл Кило.
— Возьми паузу, — сказал он. – Выйдем, покурим.
— Сейчас, толстенький, сейчас.
Я почувствовала ненавистный запах водки – Кило склонился к моему уху.
— Возьми паузу. Жду тебя на улице.
Я попросила работницу зала за моим игроматом и последовала за толстяком. Тот курил у входа с парой своих ребят.
— Сколько ты мне должна? – сходу спросил он.
Я изобразила задумчивость, но на самом деле шестизначная цифра давно маячила перед глазами.
— Сто сорок четыре. С копейками
Кило усмехнулся:
— Это было вчера. Сегодня уже сто пятьдесят четыре. А копейки оставь себе.
— Спасибо, толстенький, — я улыбнулась, как делают это люди, когда их начальник несмешно шутит. – Считай, что деньги уже у тебя. Сегодня мне везёт.
— Ага, я вижу. Сколько уже набежало?
— Восемьдесят две, — с гордостью ответила я. Серьёзно, я гордилась собой в тот момент.
— Неплохо, неплохо. Хочешь совет?
— От хорошего совета не откажусь.
— Не утомляй удачу. Сними деньги и рассчитайся со мной хотя бы частично.
— Толстенький, ты чего?
— Слушай. Снимай деньги, я тебе серьёзно говорю.
— Да перестань. Нельзя фарт обижать. И потом, какой тебе толк от сорока штук, если ты можешь получить всё разом?
— Сорока? Нет, милая, ты отдашь мне всё, что выиграла.
— Это ещё почему?
— Ты мне торчишь уже не первый месяц, вот почему. Поэтому для тебя особые условия.
— Мы так не договаривались.
— А это у нас с тобой по умолчанию. Иди за деньгами.
— Так дело не пойдёт.
— Дело пойдёт так, как скажу я. Жду тебя здесь
Сказав последнее, Кило подошёл к приятелям. Я минуту-другую смотрела, как они разговаривают. Кто-то рассказал анекдот – тупой, как и сам рассказчик – и Кило, засмеявшись, увидел меня.
— Ты всё ещё здесь? Дуй за деньгами.
Я вернулась в зал, зная, как поступлю. Я верила в свою удачу. Подняла ставку на максимум.
Когда Кило через минут пятнадцать пришёл за мной, на экране автомата мигали семьсот пятьдесят рублей.
На счётчик он меня не поставил. В месяц я отдавала половину из зарплаты – пять тысяч. Он разослал моё фото по всем игровым залам, чтобы нигде меня не подпустили к автоматам и никто не дал мне в долг. Ещё я должна была выполнять поручения Кило. Так, ничего особенного – сходи туда, езжай к тому, забери то, принеси другое – никакого криминала.
Как-то раз я смогла вернуть сразу двадцатку. Для этого мне пришлось порыться в вещах отца. Удивилась, что у такого забулдыги, как он, была заначка. В тот же день отец узнал о пропаже.
— Это ты взяла? – спросил он, появившись на пороге моей комнаты.
— О чём ты?
— Ну, конечно, ты, кто же ещё.
Он не выглядел злым. Раздражённым, но не злым.
— Вообще-то, эти деньги предназначались тебе на подарок, — сказал он. – Так что всё нормально.
Я продолжала делать вид, что не понимаю, о чём он говорит. Правда, едва сдержалась, чтобы не высмеять его откровенную ложь – как же, на подарок мне он деньги копил, алкаш.
Спустя пару месяцев после моей последней игры Кило попросил меня занести ему деньги домой. Когда я пришла, по квартире витал аромат марихуаны. На столе стояли бутылка «White Horse» и два стакана. Кило расслаблялся и мне предложил покурить. Потом разлил виски. Я сказала, что не пью.
— Какая умничка, — пьяно усмехнулся Кило и осушил оба стакана.
В тот день Кило встречался с бывшими одноклассниками. Как обычно, выпивали, вспоминали школьное время, делились и хвастались успехами. Одного из старых школьных товарищей Кило привёл к себе.
— Весь вечер говорил, как у него всё охрененно, — сказал мне Кило. – Квартира у него, машина новая, семья… Меня всё подкалывал, мол, когда сам собираешься остепениться. Будто, мне кто-то нужен.
Кило хотел выглядеть злым, но я видела, что он расстроен.
— Говорит мне «Кило, братан, ты уже не маленький. Жена нужна, детки нужны». Я ему теперь, братан, прикинь? Я ещё помню деньки, когда они чморить пытались, уроды. Начал мне втирать про то, что и работу надо найти нормальную. Мутные, говорит, делишки до добра не доведут. А потом денег у меня занял.
Он расхохотался и добавил:
— Кило всегда в плюсе.
Я впервые обратила внимание на очевидное –полнота Кило казалась болезненной. Позже я узнала, что по линии матери он унаследствовал хронический диабет. Я смотрела на Кило и представляла, как нелегко ему было в школе, как дразнили его другие дети и… как он давал им отпор.
Я сказала ему, что и сама не люблю вспоминать о школе. Ну и, конечно, начала вспоминать. Мы разговорились, да так отвлеклись, что Кило перестал хвататься за стакан каждый раз, когда делал паузу между словами. Второй косячок вдохнул в нас веселье. Мы шутили, смеялись, подкалывали друг друга. Не помню, когда мне ещё было так хорошо.
Утром он старался не смотреть в мою сторону. И сама я торопилась поскорее одеться и убраться из его дома.
— Только не думай, что я спишу твой долг, — сказал Кило, лёжа в кровати. – Ты не тянешь на сотню штук.
Хотелось ответить: «Я знаю».
Расправившись с чёртовыми пуговицами на блузке я вышла из комнаты. Кило поднялся закрыть за мной дверь и тогда увидел красные пятна на простыни. Его недоумённый взгляд заставил меня усмехнуться. Впрочем, мне не было смешно.
— А ты думаешь, — сказала я, похлопав руками себя по бокам. – Многие до тебя пытались очаровать такую красотку, как я.
В прихожей, пока я обувалась, Кило, переминаясь с ноги на ногу, снова завёл робкую песню о частичном списании долга.
— Я не проститутка.
Ушла я, надеясь, что мне не придётся видеться с Кило весь следующий месяц. Но уже вечером я готова была ползти к нему на коленях. Мне бы никогда не хватило на это смелости, и, слава Богу, Кило позвонил сам. Повторился предыдущий вечер – травка, разговоры, секс – с одним лишь отличием, я не осталась у него ночевать. Не хотелось снова пережить утреннее разочарование.
На третий день Кило не позвонил. Может быть, и не собирался – мне этого никогда уже не узнать. Его нашли в собственном подъезде, с тридцатью двумя ножевыми ударами и вырезанными на груди словами «всегда в плюсе». Убийцу нашли очень-очень быстро. Это был должник Кило. Такое вот преступление и наказание. Узнав о смерти Кило, я рыдала как сумасшедшая, и даже списанный долг меня не радовал. А ещё через два месяца я поняла, что беременна.
Мысли о необходимости аборта не покидали меня. Точка невозврата приближалась, а я всё откладывала и откладывала поход к врачу. Но ребёнка я оставлять не хотела, это могу сказать точно. Ну, правда, какая из меня мать? Жирная, неряшливая наркоманка с игровой зависимостью без образования на копеечной работе.
Настал день, когда надо было принимать решение. После очередного приступа тошноты я вернулась из туалета в свою комнату. Скоро в дверь постучался отец.
— Проваливай, — отозвалась я, маясь от дурного самочувствия.
Отец всё же вошёл. Пьяный, как и всегда. Намекнул, что догадывается о моём положении.
— Тебе какое дело?
Он стоял на пороге и улыбался. Мне хотелось вмазать ему по морде, чтобы стереть с его лица это выражение.
— Ты будешь хорошей мамой, — сказал отец. – Такой же хорошей, как и твоя.
Я совсем не ожидала этого услышать. Будь мне не так плохо тогда, возможно я отреагировала бы иначе, но рту всё ещё чувствовался вкус рвоты, от доносящегося запаха пива и табака меня снова мутило и я… Кажется, в тот день я сказала тогда всё, что давно хотела сказать, и может быть, даже чуточку больше. Отец ничего не ответил. Он ушёл в свою комнату, лёг спать и больше не проснулся.
На его похороны никто не пришёл. Я тогда впервые подумала о том, что отец, будучи алкоголиком, не имел собутыльников. Потом я вспомнила, что никогда не видела его в компании. И я поняла.
У него не было друзей, не было приятелей, не было никого. Так же, как и у меня. Мама – единственное из того, что было в нашей жизни хорошего, умерла давным-давно. Отец не был готов воспитывать меня в одиночку. Он был двадцатидвухлетним парнишкой, который не ожидал, что на него свалится такая ответственность. Но он не ушёл, не оставил меня, не бросил. И, кажется, он даже любил меня. Так, как умел. Пусть мало, да сколько уж было. Настала пора простить его и принять то, что он готов был дать мне.
Сейчас глядя на свою девочку, которая так быстро взрослеет – Господи, так быстро! – я вспоминаю себя в её возрасте. Говорят, детям необходима любовь. Обычно под этим подразумевается совет родителям почаще проявлять любовь. Но мне кажется, не менее важно, чтобы у ребёнка был тот, кого он сам сможет любить; тот, кому он сможет отдать своё маленькое чистое сердце без остатка.
Я рассказываю своей дочери о том, каким замечательным человеком был её отец. И дедушка. Пусть это не правда. Но кому она нужна, эта правда?
Перед сном, укладывая свою детку в кровать, я спрашиваю:
— Кого ты любишь больше всех на свете?
И она отвечает:
— Папу.
Это хорошо. Это хорошо.
© Денис Славин
Источник
